Очень важная статья для тех, кто обучался и обучается и будет обучаться Архетипическим Технологиям:
Славой Жижек.
"Женщина — это Одно из Имён-Отца или О Том, Как не Делать Ошибок в Чтении Формул Сексуации у Лакана" Часть 1
Обычной ошибкой чтения формул сексуации у Лакана 1 является превращение мужской и женской сторон в две определяющие мужскую позицию формулы, как если бы мужская была универсальной фаллической функцией, а женская — неуловимым остатком, избытком, исключением. Подобное прочтение абсолютно не соответствует мысли Лакана, утверждавшего, что само определение Женщины как исключения (в облике Дамы куртуазной любви) является преимущественно мужской фантазией. Еще одним примером подобного исключения, определяющегося фаллической функцией, можно назвать непристойную фигуру отца-jouisseur первобытной орды, не обремененного никакими запретами, благодаря чему он был способен наслаждаться всеми женщинами. И не разве фигура Дамы, свойственная куртуазной любви, соответствует ли всем этим признакам? Разве она не оказывается капризным желающим всего Господином, то есть, например, разве она, не стеснена никаким Законом, не вменяет ли она её рыцарю-слуге исполнение различных скандальных и эксцентричных испытаний?
Именно в этом смысле, Женщина оказывается одним из имён-отца. Ключевой деталью тут является отсутствие заглавных букв и использование множественного числа — не Имя-Отца, но одно из имён-отца-одного тех вариантов избытка, называющегося первобытным отцом. 2 В случае Женщины, мифической Её (например, Королевы из романа “Она” английского писателя Генри Райдера Хаггарда), как и в случае отца первобытной орды, мы имеем дело с до-символическими, не укрощенными Законом кастрации, отношениями власти. В обоих этих случаях, роль такого фантазматического экрана состоит в том, чтобы заполнить пробелы порочного круга символического порядка, скрыть пустоту, из которой он произошёл — идея о Женщине (или отце первобытной орды) предлагает нам мифическое начало неукрощенной целостности, “первичное вытеснение” которой и учреждает символический порядок.
Ещё одна распространенная ошибка состоит в подслащении формул сексуации, благодаря введению семантического различия между двумя значениями квантификатора “весь”. Согласно такому ошибочному прочтению, в случае универсальной функции, “весь” (или “не-вся”) ссылается на сингулярного субъекта (x) и свидетельствует о том, было ли “всё это” охвачено фаллической функцией, в то время как определенное исключение “существует один…” отсылает нас к некоему множеству субъектов и свидетельств, будь то внутри этого множества “существует одно”, которое было (или нет) освобождено от фаллической функции. В таком случае, женская сторона формул сексуации, предположительно, является свидетельством разреза, расщепляющего женщину из-вне: женщина не освобождена от фаллической функции, и, именно по этой причине, женщина полностью ей не подчинена, то есть в каждой женщине существует что-то, что сопротивляется фаллической функции. Симметричным образом, на мужской стороне, утверждённая универсальность отсылает к сингулярному субъекту (каждый мужской субъект полностью подчинён фаллической функции) и доступу к множеству мужских субъектов (“существует один”, полностью свободный от фаллической функции). Другими словами, если один мужчина полностью свободен от фаллической функции, то остальные полностью ей подчинены, и если нет женщины полностью подверженной фаллической функции, тогда и все они не полностью ей подчинены. В одном случае, это расщепление оказывается перемещено во-вне: оно представляет собой образ разделения, которое в множестве “всех мужчин” отделяет подпавших под действие фаллической функции от “одного”, свободного от неё. В другом же случае, это расщепление оказалось интернализовано, каждая отдельная женщина расщеплена изнутри, и одна её часть подвержена фаллической функции, другая же — свободна.
И, тем не менее, если мы намерены полностью принять действительную парадоксальность формул сексуации, тогда нам стоит читать их более буквально: женщина подрывает универсальность фаллической функции самим фактом того, что в ней ничто этой функции не сопротивляется, ничто не оказывается исключено. Другими словами, парадокс фаллической функции состоит в некоторого рода замыкании между самой функцией и её мета-функцией: фаллическая функция совпадает с её собственным само-ограничением, с учреждением не-фаллического исключения. Подобное прочтение основывается на некоторых загадочных матемах, написанных Лаканом под формулами сексуации, в которых женщина (как la) разделена между Ф (фаллосом) и S(Ⱥ), означающим перечеркнутого Другого, символизирующим несуществование/противоречивость Другого, символического порядка. На что тут стоит обратить внимание, так это на то, что между Ф и S(Ⱥ) (означающим нехватки в Другом) существует сильное сходство, ввиду того критического обстоятельства, что Phi, означающее фаллической власти, фаллос в его зачаровывающем присутствии воплощает собой лишь бессилие/противоречивость Другого.
Давайте обратимся к фигуре политического лидера — что является базовой опорой его харизмы? Поле политики, по самому своему определению, уже является чем-то ненадёжным и непредсказуемым; политический лидер пробуждает в людях сильную реакцию, не понимая почему; невозможно преодолеть логику переноса, и потому обычно говорят о неком магическом прикосновении, неведомом je ne sais quoi, несводимом ни к одному из действительных качеств лидера. Кажется, что этот политический лидер занял (x), будто бы он дёргает за нити там, кто Другой символического порядка оказывается ограничен. Данная ситуация подобна представлению о Боге как личности, которое критиковал Спиноза: в своём стремлении понять мир с помощью определения казуальных связей между событиями и объектами люди рано или поздно оказываются в месте, где их понимание терпит неудачу, где они сталкиваются со ограничениями собственного понимания, и Бог (в образе длиннобородого мудрого старца) просто воплощает эти ограничения — мы проецируем на это персонализированное представление о Боге те скрытые и неведомые причины всего того, что не может быть понято и объяснено с помощью ясных каузальных связей.
Первый шаг в критике идеологии должен быть распознаванием Бога, заполняющего пробелы в структуре нашего знания, то есть того элемента, под видом которого нехватка в нашем позитивном знании обретает позитивное присутствие. По нашему мнению, это, в некоторой степени, подобно представлению о женщине как “не-всей”: это не-всё не означает, что женщина полностью не подвержена Фаллосу, но скорее свидетельствует о том, что она способна видеть сквозь его зачаровывающее присутствие, что она способна разглядеть в этом заполнении пробелов несостоятельность Другого. Иными словами, переход от S(Ⱥ) к Ф — это переход от невозможности к запрету: S(Ⱥ) представляет невозможность означающего Другого ввиду того, что не существует “Другого Другого”, что само поле Другого уже по определению противоречиво, а Ф воплощает эту невозможность в исключении, в сакральном, запретном и недостижимом агенте, избежавшим кастрации, и потому способном наслаждаться (Отец первобытной орды, Дама куртуазной любви). 3
Теперь мы можем увидеть, каким образом логика формул сексуации принципиально совпадает с логикой публичной власти и присущей ей трансгрессии 4: в обоих случаях, важно то, что субъект фактически оказывается “внутри” (захвачен фаллической функцией, в сети власти) только и ровно в такой степени, покуда он не идентифицируется с ней полностью и поддерживает в отношении к ней некую дистанцию (постулирует исключение для универсальной фаллической функции; предаётся присущей публичному Закону трансгрессии), и, с другой стороны, система (публичного Закона, фаллической экономики) действительно подрывается с помощью безоговорочной идентификации с ней. 5 В “Рите Хейуорт и спасении из Шоушенка” Стивена Кинга вы найдёте детальное описание этой проблемы в контексте тюремной жизни. Расхожее мнение о тюремной жизни гласит, что я в неё полностью интегрируюсь, что она меня губит, что моя приспособленность к тюрьме может достигать крайних масштабов, что я уже не смогу представить жизнь на свободе, вне тюрьмы, и потому моё освобождение приведёт к сильному психическому кризису, или, по крайней мере, к стремлению вернуться к утраченной безопасности тюремной жизни. Но, тем не менее, действительная диалектика тюремной жизни выглядит более изящно. Тюрьма действительно разрушает меня и обладает полной властью надо мной до тех пор, пока я не полностью согласен с фактом собственного заключения, пока я поддерживают некоторую дистанцию в отношении к нему, пока я цепляюсь за иллюзию того, что действительная жизнь происходит где-то в другом месте, и пока я грежу целями днями о ней и о всех тех прекрасных вещах, которые ожидают меня после моего освобождения или же побега. И, таким образом, я оказываюсь захвачен порочным кругом фантазии, и потому после освобождения это гротескное различие между реальностью и фантазией приводит к тому, что я оказываюсь сломлен. Единственным правильным решением в такой ситуации является полное принятие правил тюремной жизни, и уже после этого, внутри мира регулируемого этими правилами, работать над тем, чтобы побороть их. Коротко говоря, внутренняя дистанция и грёзы о другой жизни фактически приковывают меня к тюрьме, в то время как полное принятия факта собственного заключения, скованности тюремными правилами, открывает пространство для настоящей надежды.
Парадокс фаллической функции (обратно симметричный парадоксу женского “не-всего”), таким образом, состоит в том, что фаллическая функция действует как собственный само-ограничитель, что она учреждает собственное исключение. И пока фаллическая функция, то есть фаллическое означающее, выступает квази-трансцендентным означающим, означающим символического порядка как такового, то можно заключить, что она просто разоблачает фундаментальный характер самого символического порядка, определенного замыкания различных уровней, принадлежащих к области модальной логики. Для иллюстрации подобной априорной возможности замыкания различных, принадлежащих символическогому порядку, уровней посредством некоторого рода символических мандатов-названий, нас стоит обратиться к противопоставлению отца и дяди: строгой власти отца и дяди как хорошего балующего приятеля. Это, казалось бы, бессмысленное противоречивое название отца-дяди, тем не менее, может быть оправдано в случае обозначения отца, который не готов полностью принять свою отцовскую власть, и потому расстраивает собственное потомство. (Чтобы избежать непонимания, необходимо указать, что отец-дядя — это обычный отец, который поддерживает некую дистанцию в отношении собственного символического мандата, то есть такой отец, который одновременно пользуется всеми преимуществами собственной власти, но и порой ведёт себя как приятель, украдкой подмигивает своему сыну, тем самым давая ему знать, что он тоже человек…) Тут мы сталкиваемся с тем же замыканием, которое можно обнаружить и в истории ВКП(б), священном тексте сталинизма, в котором, помимо множества иных вспышек логики означающего, можно встретиться с текстом о том, что на съезде партии “единодушным большинством было принято постановление”. Если постановление было принято единодушно, тогда где (и каково оно) это, противящееся большинству, меньшинство?
Одним из решений этой загадки о “чём-то, что принимается за ничто” может быть, например, прочтение предыдущей цитаты как сгущения двух уровней: большинство депутатов решили, что постановление было принято единодушно… Тут ясно видна связь с лаканианской логикой означающего: это меньшинство, которое таинственно пропадает в загадочном/абсурдном наложении большинства и единодушия, является ничем иным как исключением, учреждающим универсальный порядок единодушия. 8 Женская же позиция, напротив, определяется отклонением от этого замыкания, но как? Начнём с действительно гегельянского парадокса совпадения противоположностей, которым и характеризуется стандартное понятие женщины, согласно которому она является изображением, спектаклем в полном смысле этого слова, образом, который должен зачаровывать, но, одновременно, и загадкой, чем-то непредставимым, что, по умолчанию, избегает взгляда. Она — сама поверхность, лишенная глубины, но и непостижимая бездна.
Продолжение - выше - следующий пост. Перевод Александра Кипара (с)
